Свидетельское показание Назарчук А.Л. (Староконстантиновское гетто)

Свидетельское показание Назарчук А.Л.

Заверенная копия

Протокол допроса свидетеля

Староконстантинов, 28 марта 1973 г.

Вёл допрос cтарший следователь Управления КГБ при Сов.Мин. УССР по Хмельницкой обл., cт. лейтенант Ткачук по поручению прокуратуры СССР в связи с просьбой органов юстиции ФРГ.

Анна Лазаревна Назарчук рoд. в 1915 в с. Хижники, в прошлом Остропольского, теперь Староконстантиновского р-нa Хмельницкой обл., еврейка, образование 7 классов, живет в Староконстантиновe, домохозяйка. Дала следующие показания.

До войны жила с матерью, работали вдвоем в колхозе. Отец умер в 1914 г., не знаю о нем ничего – даже его национальность мне неизвестна (мать никогда о нем не рассказывала и на вопросы о нем не отвечала). В 1938 г. я вышла замуж за земляка Игната Назарчука, украинца. Он тоже работал в колхозе. B 1940 г. родился наш сын Владимир. Муж погиб на фронте, а сын живет в Кемеровской обл.

До августа 1941 г. мы c матерью и сыном продолжали жить в селе. В августе появились два полицая из Острополя и велели всем евреям перебираться туда. В Хижниках тогда насчитывалось 12 евреев. Мы все прибыли вместе с полицаями в Острополь, и там нас разобрали по своим домам местные евреи – кто сколько мог принять. И до 20 мая 1942 г. мы там жили. Острополь был тогда типичным местечком – евреи составляли значитель-ную часть его населения.

В течение последовавших за нашим переселением в Острополь месяцев положение евреев все время ухудшалось. Местная управа отдала распоряжение снести часть еврейских домов, и все жители перебрались в оставшиеся дома. Теснота там была страшная. Весной 1942 г. в каждой комнате дома, где мы жили, ютилось 20 человек. Невозможно было лечь – мы могли только сидеть или стоять. Нас, евреев, местные власти выгоняли на тяжелые неквалифицированные работы: ремонт дорог, засыпка ям и пр. Мне повезло – взяли в местную полицию мыть полы. Секретарь полиции оказался хорошим человеком – давал кое-какие продукты. Остальным было хуже – ели, что удавалось добыть, даже картофельные очистки. В мае 1942 г. от недоедания и тяжелых условий жизни умерла мама.

Хотя все евреи жили в еврейском квартале, куда нас загнали, эта территория не была окружена колючей проволокой и не охранялась. Был отдан приказ о необходимости всем евреям носить на руке белую повязку с желтым могендовидом как опознавательный знак для евреев. От кого шли предписания/приказы, я не знаю – нам их передавала украинская полиция. Помню, что в местечке находилось 5-6 немцев. Какие функции они выполняли – не могу сказать, не знаю.

19 мая 1942 г. юденрат известил евреев о том, что они все должны собраться на следующий день в 6 утра у здания школы. Я пришла туда в назначенное время. Там выступал немец, обращаясь к стоящим перед ним людям через переводчика. О чем он говорил, я не помню. Запомнилось только, что он время от времени натравли-вал на стоящих непосредственно перед ним свою овчарку. Затем нас построили в колонну по 4 в ряд и погнали в Староконстантинов. Когда дошли до села Ладыги, старым и больным – тем, кому было тяжело идти, предложили остаться и дожидаться подвод, на которых их повезут. Остались 40 человек. Я тоже думала остаться, потому что устала – было тяжело так долго нести на руках ребенка. Но один из полицаев отсоветовал – будто бы на подводах будет слишком много народу. Лучше идти. Позже, через несколько дней после прибытия на место я узнала: всех оставшихся в Ладыгax расстреляли. Кто – полицаи или немцы – не знаю.

Итак, к вечеру того дня (20 мая 1942 г.) мы пришли в Староконстантиновское гетто. Оно находилось на месте нынешнего базара, на развилке дорог, ведущих к Острополю и к Шепетовке, а также примыкало к Изяславской улице. Стало ясно, что незадолго до нашего прибытия, в тот самый день, немцы расстреляли всех, кто жил в этом гетто до нас. К нам обратился через переводчика немец по имени Гедрих: “Только что закончился расстрел евреев – они не хотели работать и выполнять указания немецкого командования. При условии, что вновь при-бывшие насельники гетто будут послушными и трудолюбивыми, им эта участь не угрожает“. Потом все стали расходиться по опустевшим незадолго до этого домам. Их было на территории гетто около 150. Специалисты (ремесленники) жили за пределами гетто. Мне не хотелось занимать ничей дом. И я к тому же думала, что в ближайшее время и нас тоже расстреляют. Но тут ко мне подошли двое детей, брат и сестра. Мальчику Лесику было 16 лет, его сестре Алле – 9. Они сказали, что их родителей расстреляли 20 мая, а они спрятались. Они просили меня принять их. Я согласилась.

Условия жизни здесь были хуже, чем в Острополе. Колючая проволока, кругом полицаи. Никакого питания. Воды тоже не было. Разрешалось идти за водой к реке Икопоть раз в день, в 2 часа дня. Про-дукты обменивали на вещи у местных за спиной полицая. Я внешне не была похожа на еврейку, поэто-му я могла выходить в город за продуктами. И при этом еды не хватало. Часто мне приходилось ограничиваться красной свеклой. Дети тоже выменивали на продукты вещи, оставшиеся от их родителей. Женщин из гетто водили в немецкие казармы мыть там полы. Мужчин, конечно, тоже водили на работы, но я не помню – куда. Все евреи носили опознавательный знак в виде круглой желтой латы на груди и спине.

Одновременно с нами, евреями из Острополя и окрестных мест в количестве около 400 человек, 20 мая в Староконстантинов пригнали несчастных из Полонного, Старой Синявы [переводчик: наверно, и Грицева] и окружающих их сел. Очень много нарoду, но сколько точно – не знаю, сказать не могу, даже приблизительно. Немцы и полицаи издевались над нами, били – и под каким-то предлогом, и без всякого основания. Однажды среди бела дня на глазах у всех солдаты? полицаи? изнасиловали двух 15-летних девочек.

Каждое воскресенье по распоряжению оккупационных властей, транслируемому нам юденратом, все население гетто сгоняли к месту сбора в районе теперешнего Правления колхоза им. Жданова, на выезде из города в сторону Шепетовки. Тогда там стоял недостроенный склад или что-то в этом роде. Немцы во время этих собраний расстреливали и вешали на наших глазах неугодных им людей. Однажды казнили 11 человек. Им ставили в вину сопротивление оккупационным властям [подпольщики?]. Некоторых казнили по обвинению, что они прятали красноармейцев. В какой-то раз расстреляли местного врача Козлова. Он будто бы наносил своими действиями немцам вред – неправильно использовал свое служебное положение (как именно – не знаю). Перед казнью он попытался что-то крикнуть людям, но ему не дали (?). Когда расстреливали 11 подпольщиков, то привели и казнили вместе с ними 12-го человека: это был еврей, который не хотел идти на это собрание. Пытался спрятаться на чердаке дома, но его нашли и привели к месту казни. Прежде, чем расстрелять, над ним страшно издевались. Некоторых сперва вешали на балках недостроенного дома, а потом, освободив от петли, еще и расстреливали. На месте казни обычно находилось 3 немца (из СД – по рассказам знающих людей), а непосредственными исполнителями экзекуций были местные полицаи, выполнявшие приказы нацистов. Согнанные сюда евреи должны были смотреть на то, что перед ними происходило. Отвернуться они не смели под страхом смерти. Потом их возвращали в гетто. Однажды на обратном пути с “собрания” мы видели, как мимо нас на носилках пронесли трупы Григория, жившего рядом с гетто, и [переводчик: еврейской?] девушки, которую он пятал на чердаке своего дома. Такие “собрания” устраивались каждое воскресенье, каждый раз немцы из СД казнили от 3 до 7 человек и в назидание присутствовавшим при экзекуции евреям говорили, что каждого из них ждет то же самое, если он проявит неповиновение. Последнее “собрание” имело место в один из последних дней ноября 1942 г. Из него евреи уже не вернулись в гетто – всех погнали в лес “Новики”. Накануне юденрат известил их, что немцы потребо-вали сдать им 4 кг золота, за это они обещали сохранить евреям жизнь. Люди сдавали до последней крупинки все золото, которое у них еще оставалось. Сдавали все – даже золотые коронки. Вечером представитель юденрата сообщил, что требование немцев выполнено, но от них поступил приказ, чтобы обитатели гетто на следующее утро в 6 часов построились для марша на последнее (!) собрание, после которого их уже точно оставят в покое. И вот рано утром я с детьми, своим сыном и двумя приемными, навсегда покинули гетто. Нас повели в направлении леса. Было очень холодно. Падал снег. В колонне шли не только обитатели гетто, жившие внутри ограждения, но и специалисты, жившие по ту сторону колючей проволоки. Т.е. гнали ВСЕХ! ВСЕХ ПОГОЛОВНО! ВСЕХ ДО ЕДИНОГО! Один мужчина нес в мешке за спиной своего отца. Рядом с колонной шло много полицаев. Они были не местные. Местных я знала в лицо, а эти были мне не знакомы. Когда колонна вышла на поле перед лесом, полицаи окружили ее тройной цепью и взяли ружья наизготовку… Я увидела немного в стороне от колонны бывшего директора конфетной фабрики (он стоял так, что все его видели). Он сказал, что нам всем вскоре предстоит умереть, и он просит встретить смерть достойно. Но люди после этих слов стали кричать и рвать на себе одежду. Нам всем приказали сесть на землю. После этого полицейские-евреи должны были рассчитывать людей по десяткам и вести их десятками к противотанковому рву, который был метрах в трехстах от того места, где мы находились (теперь на месте расстрела стоит монумент). Женщина по фамилии Фаликман из села, где я родилась, пыталась убежать, но полицай из 3-го ряда оцепления застрелил ее.

Нам пришлось 2 часа сидеть на снегу, затем разрешили встать. И дальше мы ждали смерти стоя. К этому времени евреи-полицейские только отсчитывали десятки, а полицаи-украинцы вели людей к месту расстрела. Расстрел начался в 10 утра и длился до темноты. Мы не видели места расстрела – его заслоняли другие люди, стоявшие перед нами. Мы и выстрелов не слыхали – их заглушал невыносимый крик.

Моя “очередь на смерть” подошла, когда был близок конец “акции”. Незнакомый полицай повел нашу десятку к яме. Рядом с дорогой лежали несколько трупов. Среди них – один детский трупик. Наверно, эти люди не хотели идти к яме, сопротивлялись – вот их и застрелили. Очутившись возле ямы, я была в таком состоянии, что не понимала, что происходит. Недалеко от места расстрела стояла группа совершенно раздетых юношей и девушек. Говорили, что это комсомольцы-евреи, что их около 70. Тела этих людей почернели от холода – очевидно, они стояли голыми уже долго. Раздевалась предыдущая десятка. Как только они разделись, их увели, а полицай приказал раздеваться нам. Во время раздеванья я замешкалась – ребенка тоже надо было раздеть. Полицай ударил меня прикладом так сильно, что я выронила ребенка – он выпал из моих рук прямо на снег. Подняв его, я пошла с ним к краю ямы. В саму яму я старалась не смотреть. Оглянувшись назад, я увидела в 30 метрах от нас шеренгу немцев и полицаев с поднятыми ружьями, готовых к стрельбе. Услышала звуки выстрелов. Что-то ударило меня в левое плечо. Я потеряла сознание.

Когда я пришла в себя, было совсем темно. Я не понимала, где нахожусь. Кто-то тряс меня за плечо и спрашивал мое имя и адрес. Этот человек, как оказалось, местный полицай, решил, что я нееврейка – действительно, я была совершенно непохожа. Он спросил у меня: “Как же ты оказалась на месте расстрела?” Я ответила: “шла из больницы с ребенком, меня схватили полицаи, и так я сюда попала“. Попросила найти ребенка. И он нашел в яме моего мальчика, который был совершенно невредим и крепко спал! Этот человек подозвал еще одного полицая. Тот сразу вскинул ружье. “Она наша“, – сказал ему первый. Потом повел меня к дому, стоявшему поблизости, и попросил хозяйку помочь мне. Он дал мне справку, в которой значилось, что я была схвачена по ошибке.
После этого я отправилась в Полонскую обл. и там жила, пока не закончился период оккупации.Теперь живу в Староконстантиновe. Сын жив, находится в в Кемеровской обл.

Подписи свидетеля и следователя

Подтверждаю подлинность копии протокола: помощник прокурора Хмельницкой обл., старший советник юстиции Зарубин (подпись)

5 мая 1973 г.

Печать: прокурор Хмельницкой обл.

Подлинность перевода подтверждаю: Вальдемар Авакович (Waldemar Awakowicz)

За подлинность копии
Дортмунд, 2 октября 1973 г.
Служащий отдела юстиции Гольчинский (подпись)

На печати: прокуратура Дортмунда

Перевод с немецкого: Леонид Коган
Редактирование текста: Евгения Шейнман