За нарушение режима людей расстреливали…

Зиньковецкий Леонид

Я, Зиньковецкий Леонид Исаакович, родился 19 июля 1931 года в селе Волица-Керекешина Староконстантиновского района Каменец-Подольской (ныне – Хмельницкой) области в еврейской семье.

Свое десятилетие встречал в Староконстантиновском гетто, потому что через 16 дней после начала Великой Отечественной войны немцы оккупировали наш район, а через неделю нашу семью вывезли в гетто города Староконстантинов.

Мой отец, Зиньковецкий Исаак Соломонович, по национальности еврей.
Мама, Зиньковецкая Ксения Марковна, украинка.

Когда началась Великая Отечественная война, в первый же день ушел в действующую армию наш отец, а мы, малолетние дети – я и мои сестры, – остались с мамой и дедушками в нашем селе. С первых дней прихода немцев начались издевательства и гонения на евреев.

В моей, на то время детской памяти, запечатлелся такой эпизод. Мой друг сказал мне, чтоб я не подходил к своему дому, потому что там немцы и они хотят расстрелять моих дедов. Я все же подбежал к своему дому и увидел что один мой дед стоит на коленях и молится Богу, а другой копает яму, а немец стоит с автоматом, и ждет, когда он ее выкопает.

Это видели наши соседи. Кто-то из них побежал и позвал сельского старосту, сообщив ему о том, что немцы хотят расстрелять Зиньковецких. Староста при помощи деда, который владел немецким языком, начал объяснять немцу, что эти сельские «жиды» никому ничего плохого не сделали. После этого разговора дедов отпустили, но через два дня нас всех вывезли в Староконстантиновское гетто.

Маму под угрозой расстрела как украинку выгнали от детей. Меня и моих трех сестер оставили в гетто с дедушками и тетей (сестрой моего папы).

Гетто было огорожено колючей проволокой. Я часто проле- зал под этой проволокой и ходил в село за 10 км, где прожива- ла моя мама, чтобы взять еду. Во время моего возвращения дед караулил меня с одной стороны, а двоюродный брат – с другой, чтоб не заметили полицаи. Это продолжалось с июля по декабрь 1941 года.
Бывали для нас, а особенно для моих младших сестричек, «праздничные дни», когда к нам приходила мама. В охранниках-полицаях гетто был наш односельчанин, который пропускал нашу маму к нам. Можно ли себе представить эти встречи, а особенно расставания с детьми, когда знаешь, что завтра можно их не застать живыми! Сколько было пролито материнских и детских слез, когда оставляешь четверых малолетних детей на смерть! А сколько было таких встреч и расставаний за долгих мучительных шесть месяцев?!

Запомнились еще такие эпизоды: по улице, где находился наш барак за колючей проволокой, шла дорога на маслозавод. Этой дорогой каждый день из нашего села везли молоко. Возил его наш сосед Кучерук Иван. Я его часто ожидал возле колючей проволоки, потому что он привозил передачи от мамы. Однажды я выскочил к нему, и меня заметил полицай. Он избил меня так, что я три дня лежал полуживой. Дядю Ваню он тоже избил, но тот все же продолжал привозить передачи от мамы. Еду в гетто давали такую, что ее даже собаки не ели.

За каждое нарушение режима гетто людей расстреливали поодиночке и группами. В первую очередь расстреливали стариков, больных и детей.

Первый массовый расстрел был в ноябре 1941 года. Тогда расстреляли около 3500 евреев и военнопленных. Каким-то образом наш дедушка узнал, что должен быть очередной расстрел. Дедушка передал охраннику (нашему односельчанину) Слипчуку Платону эту новость и, стоя на коленях, просил его, чтобы он помог спасти нас, малолетних детей. Тот пообещал дедушке организовать наш побег через Кучерука Ивана. Я передал записку нашей маме, чтобы она пришла.

В ночь с 20 на 21 декабря 1941 года по гетто прошли слухи, что собирают людей на какие-то работы. Я побежал посмотреть, что там творится. В этот момент меня кто-то дернул за руку и тихо сказал: «Скажи дедушке, чтобы завтра утром вас всех привели к проходной». Я рассказал все это дедушке, и утром дедушка с тетей привели нас к проходной. Там находился охранник Слипчук Платон, который выпустил нас с группой евреев, которая отправлялась на работу.

Когда мы перешли через дорогу метров 100–150 от гетто, раздались выстрелы, но мы были уже вне опасности. К нам подбежала мама, посадила нас на сани, и мы поехали домой. Нас никто не искал, так как малолетних в гетто не регистрировали.

Когда мы вернулись домой, к нам пришел сельский староста и посоветовал нашей маме, чтобы она нас отправила к своим сестрам, которые проживали в Базалийском (ныне – Теофипольский) районе. К нам пришли племянники нашей мамы, и нас ночью пешком увели в село Борщовка Теофипольского района, где мы и прятались до марта месяца 1944 года. А чтобы меньше было заметно чужих детей в этом селе, нас, тоже ночью, переводили в село Ордынцы этого же района к другой маминой сестре.

Описывать это сейчас очень трудно, а как это все было пережить? Сколько было пролито слез, сколько раз замерзали босые детские ноги, сколько раз приходилось голодными ложиться спать, сколько раз при малейшем шорохе приходилось вскакивать и думать, что сейчас придут немцы и нас расстреляют, как без вины расстреляли в 1942 году наших дедов.

Уже нет в живых наших теть, которые нас прятали и пережили все тяготы того времени. Они никогда ничем не обидели маленьких еврейских детей и всеми силами старались сохранить жизнь детей своей сестры. Неоднократно приходилось им угощать сельского старосту и других сельских недоброжелателей, надеясь на то, что они нас не выдадут.

За наше спасение Столбюк Александре Марковне посмертно присвоено звание «Праведник народов мира».

После освобождения нашего села (8 марта 1944 года) началась моя трудовая жизнь, работал в колхозе на разных работах. В 1945 году, когда отец вернулся с фронта, пошел в пятый класс. Не закончив десять классов, был призван на службу в армию. В 1954 году поступил в Каменец-Подольский сельхозтехникум, окончил его в 1958 году и начал работать по специальности в колхозе. В 1991 году вышел на пенсию.

В настоящие время проживаю в селе Пашковцы Староконстантиновского района с женой-пенсионеркой и семьей дочери.

Источник:

Борис Забарко, “Мы хотели жить”, 1 книга, ст.373-375