Свидетельское показание Болховской Г.М. (Староконстантиновское гетто)

Протокол допроса свидетеля Болховской Г.М.

Протокол допроса свидетеля

Староконстантинов, 29 марта 1973 г.

Вел допрос cтарший следователь Управления КГБ при Совете Министров УССР по Хмельницкой обл., cт. лейтенант Ткачук по поручению прокуратуры СССР, в связи с просьбой органов юстиции ФРГ.

Галина Михайловна Болховская [в замужестве], род. 1920 в г. Староконстантинов, Хмельницкой обл., гражданка СССР, еврейка, беспартийная, образование 7 классов, живет в Староконстантиновe, ул. Карла Маркса, дом 43.
Дала следующие показания.

Я родилась в Староконстантиновe. Война застала меня в Перемышле – я жила там с мужем, который добровольно пошел в армию. Во время эвакуации на восток наша дочь, которая родилась в 1940 г., тяжело заболела, и я была вынуждена прервать наше путешествие в Проскурове. Оттуда я направилась в Староконстантинов, где жили моя мать и две младших сестры, 1924 и 1927 годов рождения. С ними я прожила примерно 2 месяца, а потом вернулся из плена мой муж. Он устроился работать на с/х предприятии, которое находилось на месте бывшего совхоза, недалеко от сахарного завода. Там ему дали комнату, и я вскоре перешла жить к нему.

С момента вступления германской армии в наш город евреи в особенности, но в известной степени и все остальные жители потеряли человеческие права. Heмцы и полицаи беззастенчиво грабили еврейское население. [На моих глазах] немецкий солдат застрелил еврея, который отказался отдать ему сапоги. У старика не было другой обуви, и он предложил немцу взамен сапог какие-то ценности, но тот пришел в ярость и убил бедолагу. Через короткое время после установления власти гражданской администрации, фашисты потребовали от юденрата выделить им для работы группу молодых людей (какая это будет работа, не сказали). Им предоставили 180-200 молодых людей. Их вывезли из города, и они пропали. Не вернулись, и ничего о них не было слышно. Родственники обратились к гебитскомиссару с просьбой прояснить их судьбу. Тот ответил: “Работают”. Через какое-то время украинка-молочница, тайком продолжавшая привозить молоко одной еврейской семье, рассказала, что в лесу Новики валяются вещи и документы, неизвестно кому принадлежащие. Пошли туда беспокоившиеся о своих исчезнувших детях родственники и опознали их вещи. Hо так и остается до сих пор неизвестным точное местоположение их могилы.

В августе оккупанты отдали приказ (доведенный до нас, евреев, юденратом) – всем евреям города прийти в 4 часа утра следующего дня на площадь в районе нынешнего автовокзала. Женщинам с маленькими детьми было разрешено остаться дома. Я оставила ребенка с мамой, а сама с сестрами пришла на место сбора – на плац. Кругом стояли немецкие грузовики, и немецкие солдаты загоняли людей в кузова. Тот грузовик, в который попала я, доставил нас в так называемый гарнизон. Нас выгрузили на учебном плацу между двумя казармами. Туда же доставили и многих других евреев – говорили, что не меньше тысячи человек. Немцы, видимо, сами не ожидали такого количества собравшихся. Стояли там до полудня – немцы держали всех на солнцепеке. Наконец, начали отделять группы людей и отправлять на работы, в основном, для ремонта – приведения в порядок казарм. Меня же взяли для мытья полов после побелки казарм. Когда происходило распределение на работы, слабым и больным предложили отойти в сторону, если они не чувствуют себя способными выполнять тяжелую работу. Многие так и сделали. Среди них были и те, которые просто надеялись таким образом избежать подневольного труда, потому и воспользовались этим предложением. В моем присутствии их посадили на грузовики и увезли в неизвестном направлении. В тот же день стало известно, что они все расстреляны в лесу Новики.

Гетто было образовано вскоре после моего переселения к мужу. Но еще до этого на евреев были наложены унизительные ограничения: они должны были носить сперва повязки с шестиконечными звездами, позже их заменили на круглые желтые латы на груди и на спине; им запрещалось пользоваться тротуарами, были и другие ограничения, но я их сейчас не могу вспомнить, как не могу сказать, кто отдавал приказы об их введении. Зимой 1942 г. моя мама и сестры перешли в другое гетто, примыкавшее к Изяславской улице, на месте теперешнего базара (первое гетто было в центре СК). Моя девочка оставалась еще какое-то время с мамой, так как в январе 1942 г. родился второй мой ребенок – сын. Время от времени я могла просочиться в гетто и принести им кое-что из продуктов, что удавалось достать. А вообще условия в гетто были очень тяжелы: большая теснота, голод, холод ввиду отсутствия топлива. В комнате, куда вселились моя мама с сестрами, кроме них, жили еще 7 человек.

Весной 1942 г. я забрала дочь к себе, так как ходили упорные слухи, что узников гетто должны скоро уничтожить. 19 мая всему украинскому населению оккупанты запретили на следующий день покидать дома до 12 часов дня. Я узнала об этом от одного горожанина и догадалась, что узникам гетто предстоит “кровавая баня”. Я оказалась права. Немцы повели колонну евреев в сторону ж/д станции. Недалеко находились склады и бывшая МТС. Там немцы и расстреляли всех, за исключением ремесленников. Позже они рассказали, что на месте расстрела была вырыта колоссальная яма со ступеньками ведшими вниз. Люди туда спускались, ложились, и немцы иx расстреливали сверху. Там, очевидно, погибли мама и обе сестры. Я так думаю, так как в гетто их больше не было. Я избежала этой участи, так как жила в это время с мужем вне гетто и не была похожа на еврейку. Соседи знали, кто я, но ни один не выдал. В самый день расстрела в гетто пригнали новых евреев. Их вели мимо нашего дома. Это были евреи из Острополя и бывшего Остропольского района. Я слышала, как они говорили, откуда их взяли.

После гибели моих родных я ни разу не была в гетто. Всех остававшихся там обитателей вместе с новозаселившими его людьми расстреляли, если не ошибаюсь, 28 ноября 1942 г. Накануне этого дня немецкая администрация опять запретила местному населению утром следующего дня покидать свои дома, так что я не видела, как евреев вели на казнь. Но выстрелы со стороны леса Новики доносились весь день – мы жили недалеко от леса. А потом еще несколько дней выстрелы звучали на улицах и в жилых домах. Это отлавливали и расстреливали тех, кто сумел спрятаться в день акции. В начале декабря одна знакомая показала мне объявление, вывешенное на здании нынешней детской библиотеки: “Каждый, кто передаст жида в руки немецкой администрации, получит денежное вознаграждение”. Оно было напечатано на двух языках.

19 декабря 1942 г. меня арестовали. Два полицая пришли за мной и отвели в здание украинской полиции. Дважды за время, что меня там продержали, я была допрошена начальником полиции. Его имя – Иван, фамилии не помню. По слухам его вскоре после моего ареста убили партизаны. Тогда во время допросов он добивался от меня признания, что я еврейка. Я отрицала. Так ничего и не добившись, они передали меня в СД, немецкую тайную полицию. Это теперешнее здание СК милиции. Меня довольно долго держали там под арестом. Я сидела в одиночной камере. Соседка приносила мне туда моего маленького сынишку, родившегося меньше, чем за год до моего ареста. Несколько раз меня приводили на допрос к местному начальнику СД Графу. При первой встрече он обратился ко мне по-немецки в расчете, что я выдам себя, обнаружив понимание того что он сказал. Евреи, понимавшие идиш, обычно улавливали смысл сказанного по-немецки. Это была провокация, но я на нее не поддалась – сделала вид, что ничего не понимаю. Переводчик на меня заорал: “Не притворяйся! Ты же понимаешь, что сказал господин офицер! Все равно тебе ничего не поможет!” Но меня ни разу не били. Граф меня даже не оскорблял, хотя я знаю, что он был жестокий нацист: среди украинцев ходили разговоры, что он присутствовал при расстреле гетто 28 ноября 1942 г. Но, конечно, он тоже требовал от меня признаний в том, что я еврейка. Он пристально рассматривал мое лицо в фас и в профиль и говорил, что для него совершенно очевидно и бесспорно, что по крайней мере один из моих родителей еврей. Но я упорно не соглашалась – держалась за свое. Однажды (во время одного из допросов) в кабинет Графа зашел Гедрих. Он был начальником биржи труда, и я знала его в лицо, так как мне приходилось там регистрироваться и ежедневно отмечаться. Этот немец тоже был исключительно жесток – по рассказам местных украинцев. Гедрих использовал труд арестованных. Известен был такой факт: oднажды он взял нескольких из тюрьмы, чтобы раскопать огород для своей любовницы, а потом самолично их расстрелял.

В тот день Гедрих пришел к Графу как раз в то время когда тот меня допрашивал в очередной раз. Гостю было неко0гда или он просто не хотел дожидаться конца допроса, не зная насколько он может затянуться. Поэтому он попросил Графа выйти с ним в коридор. Я конечно, не могу с уверенностью утверждать, что они говорили обо мне, но мне думается, что Гедрих посоветовал Графу разделаться со мной безотлагательно: без долгих проволочек расстрелять – и концы в воду. Но нет. Тот почему-то оставил меня в живых. В конце февраля 1943 г. я вышла на свободу.

Дополнение. В самом начале оккупации (июле-августе 1941 г.) немцы взяли 20 мужчин-евреев на очистку стволов деревьев от коры. После выполнения работы их всех расстреляли. Думаю, было еще немало таких “небольших” расстрелов, но мне о них ничего неизвестно.

Подписи свидетеля и следователя

Подтверждаю подлинность копии протокола: помощник прокурора Хмельницкой обл., старший советник юстиции Зарубин (подпись)

5 мая 1973 г.

Печать: прокурор Хмельницкой обл.

Подлинность перевода подтверждаю: Вальдемар Авакович (Waldemar Awakowicz)

За подлинность копии
Дортмунд, 2 октября 1973 г.
Служащий отдела юстиции Гольчинский (подпись)

На печати: прокуратура Дортмунда

——————————————–

Примечание: немец Граф, о котором говорит Галина, это гауптшарфюрер СС Карл Граф (Karl Graf). Он организовывал и руководил расстрелом евреев Староконстантинова. О нем еще известно, что убийство евреев Антонинского гебита в Маневцах – тоже “дело его рук”, точнее его организаторского таланта, если можно способность устраивать массовые казни можно назвать талантом.

Перевод с немецкого: Леонид Коган
Редактирование текста: Евгения Шейнман