Три братские могилы… На пять тысяч человек…
Я, Вайнер Аркадий Петрович, родился 22 апреля 1927 года в селе Манивцы Красиловского района Хмельницкой области.
Нас было семеро: отец, мать, три сестры, брат и я. До войны мы жили в деревне. Мать работала заведующей птицефермой. Отец был на разных работах. Началась война, и после того, как 7–8 июля 1941 года гитлеровцы оккупировали Манивцы, нас всех переселили в Кульчин, в гетто.
Евреев из трех районов согнали в это местечко, которое оградили проволокой. Всем повесили такие желтые круги, спереди и сзади, с синей окантованной звездой Давида. Внутри гетто были еврейские, а снаружи – украинские полицаи. На нас накладывалась контрибуция: все должны были сдать золото, драгоценности, у кого что было. Если не приносили, значит, под расстрел. Принудительно заставляли отдавать деньги или ценные вещи.
В мае 1942 года, под дождем, по грязи, всех молодых погнали, как стадо, из Кульчина в село Орлинцы Антонинского района (километров 8). Там нас заселили в конюшни, коровники, свинарники – в колхозный комплекс. Давали есть кормовую свеклу, иногда – гороховый суп.
Нас отправляли на тяжелые работы: мы грузили большие камни на высокие немецкие повозки. Если не удавалось камень погрузить, приходилось вручную толкать 5–6 километров к назначенному месту – к помещению в парке Потоцкого. Там этот камень выгружали, полчаса перерыва, опять погрузка и вручную обратно толкали повозку.
Нас вели все это расстояние напоказ, для того, чтобы местные жители видели, что такое евреи. А если мы не могли погрузить камень, он падал и прибивал всех, кто грузил. Тогда брали сле- дующую группу, а прибитых на эту же повозку забрасывали.
Так продолжалось месяца два–три. Потом объявили, что нас будут отправлять с Антонинской железнодорожной станции. И нас привезли в Манивцы, то есть в мое родное село. До войны там находилось военное подсобное хозяйство в больших двухэтажных зданиях. Оттуда нас гнали ремонтировать дорогу Староконстантинов−Теофипопь. Нам не дали никаких инструментов. Мы руками вырывали бурьян у этой дороги. Так мы проработали дней десять.
Потом отобрали мужчин, человек восемьдесят, самых здоро- вых и крепких, дали хлеб, дали лопаты и сказали, что отправ- ляют на сахарный завод в километрах четырех, на торфоразра- ботку. Их не было недели две. После изнурительных работ по переноске камня и на строительстве дороги семью переправили в концлагерь, находившийся между селами Манивцы и Росо- ливцы. Сюда же гнали и евреев из созданного весной 1942 года Красиловского гетто, а также из окрестных сел.
В июле 1942 г. к нам подъехало 8 или 10 машин с высокими бортами − в таких обычно возили силос для животноводства, чтоб не рассыпался. Началась погрузка евреев, и начался массовый расстрел. Все здания окружили украинцы-полицаи и немцы. Ни еды, ни воды уже не давали. Среди нас были маленькие дети, стоял плач, крик, все были голодные. Я со второго этажа открыл маленькое окошко и хотел прыгнуть немцу-охраннику на голову. Но меня оттянули, а он начал стрелять. Все вокруг говорили: что Бог дал, так и будет. Детей поили мочой…. Все осознавали, что близится неминуемая смерть.
Мои мать и две сестры были в первом здании, их уже увезли… Я был с младшим 13-летним братом и третьей сестрой, 19 лет. Группы периодически загоняли в грузовик и увозили на расстрел.
И подошла наша очередь. Мы на одной машине ехали втроем. Машина была битком набита людьми, и кто попал под низ, того задавливали. Сестра стала сопротивляться, когда нас погнали: ее по спине ударили, прибили позвоночник и забросили на машину. Я решил, что не пойду в яму, пусть меня лучше убьют на ходу, но я попытаюсь бежать. Возле меня в углу кузова стоял полицай. Я приподнялся и перебросил его через борт. Он упал на землю, а я прыгнул за ним и начал убегать. По мне стали стрелять и ранили. Я прыгнул в камыши у озера, и полицай не видел, где я. Таким образом я остался жив.
Об этом трагическом дне поэт Коломийцев написал стихотворение:
Під Манівцями у 42-м, у 42-м помилувать Бога просили,
У 42-м, у 42-м, щосили, щосили, щосили.
У 42-м стільки нас впало, коли кулемети косили,Що аж замало, стало замало на всіх однієї могили.
Скільки сховали нас там лопати в страшному багатоголоссі.То полічити, порахувати не можуть усіх ще й досі.
Під Манівцями спіткнулися долі, коли кулемети косили.Під Манівцями затихли у полі три братські могили.
Три братские могилы… На пять тысяч человек… Расстреливали в три приема.
…Мне удалось спрятаться в камышах, и меня больше не ис- кали. Я пришел к директору школы, в которой учился до войны. Он меня спрятал в сарае, где стояла корова, потому что боялся, что его домработница меня выдаст. Я ночевал в сарае, под ясля- ми, сосал у коровы молоко, жил, как зверь загнанный. Директор мне дал справку, что я из интерната и зовут меня Музычук Пав- ло Иванович. И я пошел работать в совхозе − промышленном предприятии, созданном немцами во время оккупации.
В 1944 году пришла Красная Армия, и я ушел назад в свое село. А в том же году я, несовершеннолетний, пошел в Красную Армию, в 17 лет, и пробыл там до 1951 года.
В 1948 году познакомился со своей будущей женой Лидой Иосифовной, мы поженились. Вот уже более 60 лет мы вместе.
После армии я закончил вечернюю школу, потом кооперативный техникум, а затем институт во Львове.
А брат, сестра и другие евреи, с которыми я ехал в одной машине, были расстреляны. Никто не выжил, никто не спасся в тот день, кроме меня и еще одной женщины, учительницы из Староконстантинова Фаины Груббер. Ей удалось спастись: пулеметная очередь не задела ее, но она упала в яму, и была зава- лена телами убитых. Ночью она вылезла из этой ямы.
Она уехала в Израиль и, к сожалению, уже умерла. В 1998 году она написала мне письмо, которое хочу привести здесь:
«Письмо ваше получила. Читать без боли нельзя. Боль… Тень меня держит на земле, а не под землей. Эта рана уйдет вместе со мной. Спасибо, что отозвался, хотя уже поздно. Но лучше поздно, чем никогда. Уважаемый брат мой по несчастью! Я все время благодарна Всевышнему, что оставил одну жертву, чтобы было кому поведать о наших муках. Рада, что уже не одна. Сама я родом из Кузьмина. Пережила Красиловское гетто. Восемь раз находилась в партиях смертников. Наконец, и сама попала в яму. Пуля миновала. Не помню, как выбралась и как оттуда смогла добраться в Кузьмин, где находился спаси- тельный сарай. Моя жизнь − история, а человек рисковал для меня спасением. Я связана со светом − Израиль, Москва, США, Латвия, Киев и т.д. Мои ползарплаты и пенсия уходят на корреспонденцию. В Киеве в посольстве Израиля во время церемонии вручали диплом и медали спасителям − Праведникам мира. Я имела встречу со своими живыми спасителями, детьми и внуками ушедших из жизни. Выступала с трибуны два раза. Показывали по телевизору. Имею два удостоверения: «Узника гетто» и «Партизанский билет». Книга спасителей, автор Коваль из Латвии, книга в двух томах, со своими воспоминаниями: фото спасителей, много жертв фашизма, мой портрет в Староконстантиновском музее. В письме не все опишешь. Если можешь, приезжай, пожалуйста, сроднимся ближе. Я 1918 года рождения. Мой финал уже на пороге. Война забрала все… Вот вкратце о себе. Жду вашего письма. Сообщи о приезде. Всего вам хорошего.
С уважением, Фаина Груббер-Савчук.
Высылаю стихотворение на твой адрес. «Страта», Петро Савчук.
Присвячується Груббер Фаїні, вчительці, пенсіонерці з міста Старокостянтинова, яка чудом врятувалась від смерті під час масового розстрілу євреїв німецькими окупантами.
Розривалися нерви і жили, чорний кужіль блакить заснував.
Ще коли ви ішли до могили, сам Г-сподь на вас руку поклав.
Люди падали, кров‘ю облиті, як палив автомат із плеча.
Ви упали також, як убита, але в тілі лишилась душа.
Чи на рать, чи до Божої слави, у собі приплив сили знайшли.
Серед трупів з могили піднялись, І, мов привид, безстрашно пішли.Йшли вночі, скривавлені, голі*,
Між кущів пробирались, не знали, чи йдете до смерті, чи до волі.
«Врятуватись!» − лиш думка одна. То ж спасибі, що люди є добрі, приютили і дали вбрання.
То були ризики благородні. Ви про них пам’ятайте щодня.
А живете, приходите вранці на горбик,
Поміж кленів сумних, щоб вклонитися батьку і неньці.Слава Богу, що ви не між них.
Вот моя история. Это тысячная, миллиграммная доля того, что произошло во время войны. Там, где были немцы, – все стер- то с лица земли. Там, где были румыны, частью остались люди в живых – сотни, тысячи.
Нам надо знать и помнить всегда, что такое фашизм. До конца своих дней наша обязанность − отстаивать интересы, помнить об этих людях, не забывать того, что было. Тот, кто не помнит прошлое, не может знать настоящего и будущего. Поэтому все живые, кто бы они ни были, какой национальности ни был бы тот человек, в его душе должна оставаться боль на всю жизнь. Если он это ощущает, понимает и учит других и своих детей − этo человек. А если он этого не знает, не помнит и помнить не хочет − этo не человек. Все то, что люди могут сделать хорошего, они этим самым памятник для себя делают. Все будут помнить их. И я считаю, что где бы, на какой бы земле ни был захоронен человек, его могила достойна благородно- го к ней отношения. К сожалению, мы этого не видим сейчас в отношении, например, к тем трем братским могилам. После войны люди за свои средства построили памятник. Но все уже пришло в негодность, нужно покрасить заново, сделать новую ограду.
Хуже всего то, что эти могилы откапывались и грабились! Даже два года тому назад. Ведь люди знают, что у многих убитых золото было, у мертвых были золотые зубы. И вот приходят, делают «раскопки», чтобы вытащить из черепа эти золотые зубы.
Лет 30 тому назад в селе Витиевка начали копать котлован для строительства какого-то сооружения. И как раз копали в том месте, где оказалось массовое захоронение. И экскаватор потащил эти кости, черепа, заблестело золото, и все как кинулись к этим костям, вытаскиватъ…
Мы обращались к властям Хмельницкой области с просьбой поддержать эти могилы, но, к сожалению, никто ничего не де- лает. Местные власти ничего не делают, вся надежда на международных спонсоров.
* Бо перед тим, як розстрілювали – роздягали, забирали всю одежу, палили, забирали, може в кого було золото.
Фрагмент из книги Бориса Забарко “Мы хотели жить…”, ст.126-131
Фотогалерея: