Подольское местечко Красилов

Красилов – старое местечко на границе Подолии и Волыни, на полпути между Проскуровом и Староконстантиновом. Название “Красилов” – дань красоте его окрестностей: лесистых холмов, спокойной реки Случь в пологих берегах, знаменитых подольских дубрав, садов. Первое письменное упоминание о Красилове – в 1444 г., но люди жили здесь еще в эпоху неолита. Недалеко от Красилова было найдено городище – высокий холм, обнесенный валом и рвом. Средневековая Русь, Великое княжество Литовское, Речь Посполитая, Российская империя после второго раздела Польши – вот перечень стран, с которыми исторически были связаны эти места. Набеги татар, недолговременное турецкое владычество, хмельнитчина и колиивщина, моровые язвы, пожары и погромы – все это выпало на долю жителям Красилова. Владельцами его были Михайло Олехнович, вассал Великого князя Литовского Свидригайлы (XV в.), князья Острожские (конец XV – XVI веков), Сапеги (XVIII – XX век).

Евреи появились здесь, вероятно, на рубеже XVI и XVII веков и все были убиты казаками Хмельницкого. Еврейская жизнь возобновилась в первой половине XVIII века. Большая каменная синагога была построена в конце XVIII века.

Во второй половине XIX века через Красилов провели железную дорогу. Здесь скрестились две ветки: Киев – Брест и Жменринка – Волочиск. С ее открытием облегчился подвоз к сахарному заводу сырья из помещичьих экономий. С этого времени начался экономический подъем Красилова и всей округи.

В 1913 году в Красилове размещалась Мещанская Управа и призывной пункт, почтово-телеграфная контора, земская почтовая станция, земская больница, веревочная фабрика, кожевенный заводик Прейгерзона, механические мастерские, которые впоследствии разовьются в машиностроительный завод. Здесь были большая синагога и четыре молитвенных дома, еврейская школа и частное женское училище, частная библиотека, владельцем которой был Иосиф-Бер Ланда. По ревизии 1847 года “Красиловское еврейское общество” состояло из 1737 душ. В 1897 году в Красилове было уже 2563 еврея, около 40% населения. Среди евреев-ремесленников были портные, кожевенники-заготовщики и сапожники, кровельщики, жестянщики, плотники и стекольщики, кузнецы и слесари. Были бедные вдовы и обремененные большими семьями мелкие торговцы, зависевшие от благотворительной помощи общины, такие, которые, по словам моего отца, спичку – и ту из экономии расщепляли на четыре части. Но были и очень состоятельные люди – арендаторы паровых мельниц и каменоломен, лесопромышленники, оптовые торговцы. А были и такие, которых местный краевед Ю.Д.Гжимайло, автор книги “Мiсто над Случем”, 1992 г., именует “помещиками”. Куски владений последних крупных землевладельцев Сапег-Чорба, раздробленные, переходили из рук в руки.

Некоторые были куплены евреями. Одно такое “поместье”, принадлежало моему деду Давиду Шейнману. Это была половина большого хозяйства. Вторая принадлежала пану Познанскому. Обе были обнесена общим забором, и вход был общим – со стороны скотного рынка на окраине Красилова. Ксендз, ученый поляк, знавший древние языки, любил, идя к пану через еврейский двор, остановиться и поговорить на богословские темы с ученым евреем. Внутреннего забора не было, две половины сада были разделены двумя рядами черешен. На “еврейской” половине стояли два длинных одноэтажных дома. Один из них дед сдавал под земскую больницу, в другом жила большая семья “помещика” (8 детей, мои дедушка и бабушка и прадед Эли). Несколько комнат сдавались врачам, в пристройке была маслобойка, во дворе – большой коровник. Там содержалось до 200 коров, которых дед, а позже его старшие сыновья покупали тощими, полуживыми в Витебской, Полоцкой, Смоленской губерниях и откармливали на продажу. Была сушильня для фруктов – урожай яблок и слив бывали гигантскими – сотни пудов. Была конюшня. Конечно, работал и сам хозяин “поместья”, и его дети, приходилось пользоваться и наемным трудом – для обработки посевов свеклы, сбора урожая фруктов, обслуживания коровника и маслобойки. Семья “помещика” жила довольно скудно – надо было выплачивать долги. Дед к тому же был широким благотворителем. Дети спали по двое, а если в доме были гости, то и на полу – все в ряд. Младшие новых вещей не получали, пока не сносят то, что оставалось от старших. Отец рассказал мне, что первые новые брюки он получил только в 16 лет.

Революция, период смуты и братоубийства 1918 – 1920 годов принесли красиловским жителям много бед и полное обнищание. Регулярно проводились реквизиции лошадей, скота, транспортных средств, приходилось участвовать в строительстве оборонных сооружений. Война принесла инфляцию, бурный рост цен. После 1917 года сменявшие друг друга интервенты (немцы, венгры, поляки) и банды, а также красные бригады – Щорса, Котовского, Примакова – занимались уже не “реквизициями”, а попросту грабежом, земля заросла бурьяном, не осталось скота, никаких припасов. Погромы, террор, стрельба – в результате население Красилова уменьшилось: одни погибли, другие уехали, эмигрировали. Остановилось сахарное производство, уехало большинство красиловских поляков. Был введен комендантский час, запрещены собрания.

В 1921 году жизнь начала восстанавливаться. НЭП ознаменовался некоторым оживлением местной экономики.

Предприимчивые люди использовали передышку – заработали паровые мельницы, маслобойки, кожевенное производство.

Возродилась торговля. Заработал сахарный завод. Построили гидростанцию – в Красилове появилось электричество. Появился первый радиоприемник – в еврейской школе. При этом были страшные налоги. Чуть позже начались аресты для реквизиции золота и других накоплений у потенциальных собственников. В 1920-е годы еще можно было уехать, и многие евреи, предвидевшие грядущие беды, сумели выбраться на Запад. НЭП кончился полной национализацией мастерских, домов, мельниц, земельных участков, раскулачиванием, высылкой, арестами стариков – дети “лишенцев” разъехались еще до того. Деда, 70-летнего вдовца, подарившего свое “поместье” со всем содержимым еврейскому колхозу, дети с трудом отстояли – он был раскулачен, но не сослан.

В первой половине 20-х годов еврейская жизнь в Красилове еще шла полным ходом. Функционировали синагоги, хедеры, сионистские кружки. Отец мой вспоминает, что их, 13 – 15-летних мальчишек, собирали, водили за город, рассказывали о Палестине, о еврейской истории, чему-то учили. Это довольно быстро кончилось. Однажды на Лаг ба-Омер за ними вдогонку пустился комсомольский отряд, тоже, кстати, состоявший из евреев.

Мальчишек под конвоем привели в кутузку и несколько дней там продержали, допрашивая по 2 – 3 раза в ночь. Потом отпустили. Организаторов своих они больше не видели. В конце 1920-х годов большую синагогу разобрали “за ненадобностью”, из ее кирпичей построили первый в Красилове двухэтажный дом и заселили его выдвиженцами – партийными функционерами. Фотография этого весьма непривлекательной архитектуры дома в качестве местной достопримечательности попала в экспозицию краеведческого музея. В середине 30-х годов уже не было ни одной действующей синагоги. Религиозные евреи снимали комнату и там конспиративно собирались на молитву. Тогда же была закрыта и еврейская школа.

Репрессии 1937 года коснулись и бывших бундовцев, сионистов, “служителей культа”, и их противников, евреев-коммунистов. Но самым страшным бедствием для местных евреев стала война. Оккупанты вошли в Красилов 6 июля 1941 года. В 1939 году в самом городе насчитывалось 1250 евреев, а в районе 2690. Эвакуироваться сумели немногие. Некоторых, ушедших пешком и уехавших на подводах, стремительно наступавшая немецкая армия, обогнала, и им пришлось вернуться. Войну пережили единицы. Девочку Полину Гиммельфарб прятала украинская семья, родственники жены ее старшего брата. Кто-то сумел, пробираясь ночами, дойти до Жмеринки, а там были румыны. Уцелел приятель моего отца Мойше Кац. От него отец узнал о гетто, о массовых расстрелах, узнал подробности о гибели родных.

Мойше Кац рассказал, что в первые же дни оккупации евреев согнали на базарную площадь и объявили, что они должны:
– выбрать старосту, через которого германское командование будет с ними сноситься;
– никогда не запирать дверей своих домов;
– сдать драгоценности в комендатуру, чтобы возместить Третьему Рейху расходы на ведение кампании.

Красиловское гетто размещалось недалеко от базарной площади. Было обнесено колючей проволокой и охранялось полицаями. Старостой был Мойше-шойхет (к сожалению, отец не знает его фамилии). Немцы довольно часто вызывали его в комендатуру, возвращался он всегда избитый, окровавленный. Во время первой и самой крупной акции по уничтожению гетто он шел в первой шеренге колонны, которую гнали через Кульчин к заранее выкопанным в лесу могилам. Расстреляли тогда несколько сот евреев – не только Красиловских, но и из окрестных сел. Евреев Кульчина убили проще – загнали в самый большой подвал и наглухо заперли, оставив умирать от голода и духоты. Заживо погребли (по другой версии, они сами спрятались в погребе, который полицаи забросали гранатами). Первая акция не коснулась ремесленников и членов их семей. Мойше Кац был плотником, стекольщиком, мастером на все руки. Он тогда остался в живых. В какой-то момент однако он почувствовал, что дело идет к окончательной ликвидации гетто. Обслуживая немцев, он имел право свободного выхода из гетто. Сумел вывести жену. Они незаметно пробрались к железнодорожной станции, где жил его старый приятель. Дружескими узами были связаны еще их отцы. Больше двух лет просидели беглецы в укрытии, в хлеву. Дети хозяина дома были посвящены в тайну. Была условная фраза: “Дети, несите пойло скотине”. Миски с едой ставились в ведра для пойла, дети несли их в хлев и оставляли. На ночь прятавшихся в тайнике, оборудованном в хлеву, пускали в дом – погреться, помыться. 9 марта 1944 года Красная армия освободила Красилов. Хозяин дома в этот день вышел к калитке. Колонна немцев спешно уходила на запад – шла мимо дома. Идущий в последней шеренге мстительный фашист вдруг обернулся и выстрелил в его сторону. Убил наповал. Через час в Красилове были русские. Пленники покинули свое укрытие и… немедленно разошлись в разные стороны. Жена Мойше Каца через 2 дня ушла с наступавшей Красной армией, и больше не появлялась в Красилове. Оказывается, такой итог долгого совместного затворничества известен психиатрам, описан в литературе.

Когда отец приехал в Красилов в 1946 году, Мойше Кац водил его к месту казни евреев. Среди сотен расстрелянных были моя тетя Бася, ее муж Зуся Цвай-бойм и их дети Маня и Илюша. Тогда, в 1946 году, здесь росла густая высокая трава и паслись коровы.

В Красилов тогда съехались 15 – 20 еврейсих семей – кто-то вернулся с фронта, кто-то из эвакуации. Собрали деньги (самый щедрый взнос сделал Арон Шехтман, техник-протезист), поставили ограду и скромный монумент. Сейчас там, в Красилове, евреев почти нет. Сохранился ли монумент, следит ли кто-нибудь за ним?
Евреев, умерших в гетто до массовых акций или застреленных нацистами за “провинности”, хоронили на кладбище. В Красилове было два еврейских кладбища. На “старом” перестали хоронить евреев еще в начале века. Община купила участок в нескольких километрах от города, его обнесли оградой. Там была могила моей бабушки. Там же похоронили деда, который умер в гетто. Наши армейские части устроили на территории кладбища стоянку для мототехники и бензохранилище. Все изрыли, повыбрасывали мацейвы. После войны красиловских евреев приходилось хоронить в Староконстантинове или Черном Острове.

Мойше Кац был главным свидетелем на послевоенных процессах над полицаями, пособниками фашистов. К нему обращались родственники погибших. Представляю, как тяжело ему было жить среди людей, которые, если и не выдавали евреев сами, то равнодушно смотрели, как с ними расправляются другие. Время от времени ему как состоятельному человеку (все же еврей!) мужики предлагали купить вещи, драгоценности, монеты, и он их узнавал! Эти вещи были ценой спасения евреев. Мужики брали их, обещая спрятать несчастных, а потом за бутылку спирта выдавали их гестапо. А теперь, после войны, они тайком пытались сбыть вещи, которые вовсе не жгли им руки. А вот Мойше Кац недолго протянул – все напоминало ему о страшных годах, и все вокруг казалось враждебным.

На этом кончается еврейская история Красилова, подольского местечка. Ныне это райцентр Хмельницкой области без материальных следов былого еврейского присутствия. Ни кладбищ, ни синагог, ни еврейских домов не осталось. В центре многоэтажные коробки, по окраинам – украинские мазанки в палисадниках. Только обелиск в лесу напоминает о некогда многочисленной общине, но кто туда ходит, кто вспоминает? Остается рассказать о некоторых красиловских семьях, о землячествах красиловских евреев здесь, в Ленинграде и в Нью-Йорке, и, может быть, зафиксировать красиловские байки, чтобы они не ушли в небытие вместе с их героями.

Прейгерзоны – видимо, коренные красиловчане. Это была большая семья. Им принадлежало несколько домов. В большом доме, где после октября 1917 года разместился районный суд, жила некогда семья Эни-Иты Шаевны Бык, урожденной Прейгерзон (1860 – 1907). Она вышла замуж за отпрыска большой раввинской семьи из Меджибожа Хаима Быка. В 1886 году родилась Фрима, в 1888 – Хая, а в 1889 – через 3 месяца после смерти отца от скоротечной чахотки – Хаим-Мехель. Дети росли в Красилове, потом мальчика взяли в Меджибож. Там он получил раввинское образование и в 1912 году стал меджибожским раввином, как оказалось, последним. В 1925 году он с женой и пятью детьми эмигрировал в США. Его старший сын Моше и внуки продолжают семейную традицию – у же в Нью-Йорке. Живя в Меджибоже, Хаймуня – так звали его близкие – часто бывал в Красилове, навещая многочисленную родню с материнской стороны. Хая, его сестра, уехала в Америку в 1906 году, совсем молоденькой девушкой, – ее напугали погромы. А Фрима, отказавшись от выгодной партии (сбежав буквально из-под хупы – был скандал на весь Красилов!), связала свою жизнь с бедным учителем из Староконстантинова Исааком Эдельштейном, химиком-самоучкой. У них было двое детей – Муня и Фаня. Фаня и дочь Муни живут и сейчас в нашем городе. У Фани я видела старые документы, фотографии, письма Прейгерзонов и Быков – русских и американских. В семье Фримы Бык в непростые годы (1915 – 1918) войны жил ее двоюродный племянник Гриша Прейгерзон. Он учился в предвоенные годы в гимназии “Герцлия” в Палестине и, приехав в 1914 году на каникулы домой, так и не сумел выбраться обратно. В 1949 году он был осужден как “еврейский буржуазный националист” на 10 лет лагерей за свои подпольные сочинения на иврите (в обычной жизни он стал крупным специалистом по горному делу, автором известных монографий). Его освободили в 1956 году. “Будь я верующим, я бы сидел “шива” и говорил “кадиш” за ней, как за самым близким человеком”, – так написал Г.И.Прейгерзон после кончины Фримы Ефимовны ее дочери Фане.

Фрима Ефимовна была центром красиловского “землячества” в Ленинграде. Около нее группировались Гузы, Гольдфарбы, Шейнманы и Бараки. Мало этого, когда из Красилова приезжали “по делам” тамошние “коммерсанты”, т.е. попросту спекулянты, как их называли при советской власти (теперь их зовут “челноки”), они все останавливались в ее доме. Почему? Ну, во-первых, это было удобно – она жила в центре – на Красной (теперь снова – Галерной) улице, а не где-нибудь в Пушкине. А во-вторых, все они оказывались ее родственниками. И муж ее, приходя вечером с работы, частенько заставал в прихожей гору чемоданов, корзин, пакетов, а за обеденным столом – незнакомых евреев, которые чаевничали непринужденно, как у себя дома. Он кричал шутливо: “Опять у меня в доме Красиловская станция!” И слышал в ответ: “Тише, тише, успокойся, садись с нами, пообедай”.

После войны уже не было красиловских коммивояжеров – всех убили. Скончался и Исаак Павлович. А Фрима Ефимовна по-прежнему опекала ленинградских красиловчан. Я помню ее в 1950 – 1960-е годы такой же “умной, мягкой, привлекательной, доброй маленькой женщиной”, какой описал ее Гриша Прейгерзон; она только поседела. Ф.Е. бесстрашно вела обширную переписку и с отбывающими наказание в лагерях, и с американскими родственниками, и с уцелевшими в военные годы красиловчанами.

А в Нью-Йорке таким же центром для бывших красиловчан стала синагога Хаима Быка в Бенсонхерсте.

Хаймуня помогал своим землякам, не жалея ни сил, ни средств. В некрологе (он умер в 1964 году) сказано, что он был не только посек и руководитель общины, но и друг, советчик, помощник. Долгий опыт контактов миснагидов Быков с хасидами и их цадиками в Меджибоже и Красилове дал им такой заряд терпимости, что они и в Нью-Йорке сохраняли дружеские отношения с сатмарскими, сквирскими, бобовскими хасидами, чему можно только поражаться.

Живет сейчас в Петербурге Саша Каган, выпускник Политехнического института. А родился он в Красилове, где жили его родители, дед с бабушкой, прадеды. Кантора Саню Кагана на рубеже веков пригласили в самую богатую – купеческую синагогу Красилова. У него был замечательный голос, и местные канторы стремились ему подражать. Канторских заработков не хватало, и в промежутках между праздниками кантор торговал дорогой посудой и галантереей в лавке на базарной площади. Когда в конце 20-х годов все лавки снесли, и канторское искусство стало никому не нужным, Саня устроился экспедитором на железнодорожную станцию. Двое его старших сыновей Абрам и Иосиф уехали в Америку. В начале 90-х в Красилов приезжал внук Абрама познакомиться с родственниками. С тех пор Саша поддерживает с ним контакты. Между прочим, Саша унаследовал не только имя, но и голос прадеда. Он – внук Шаи, третьего сына Сани Кагана. Шая учился в гимназии в Шепетовке, потом работал, как и его младший брат Гершл в местном отделении банка. Благодаря этому братьям с семьями и удалось эвакуироваться в июне 1941 года. Женат был Шая на Рохл Майзмиш. Ее отцу принадлежал один из 6 – 7 красиловских заезжих домов, самый респектабельный : там были хорошие комнаты, приличное белье. Майзмиши были коренными красиловчанами. Рохл умерла в 1991 году и единственный сын Рохл и Шаи – в 1994 году, после чего Шая репатриировался в Израиль и прожил там до 1996 года. Сейчас в Красилове находится только его невестка Фаина Романовна, да и она вот-вот уедет к своему младшему сыну в Израиль.

Е.ШЕЙНМАН