О Прейгерзоне и Гулаге

Не могу не откликнуться на статью Цили Клепфиш “Сион, не спросишь ли о судьбе своих узников”, появившуюся в “Заметках” № 2 за февраль 2006. Статья эта – о лагерном дневнике замечательного писателя Цви Прейгерзона. Имя Прейгерзон мне давно, с детских лет, знакомо. Я не могу сказать, что оно для меня много значило. Скорее, было просто на слуху. Я знала, что в Москве живет Прейгерзон, близкий родственник наших ленинградских друзей Эйдельштейнов, Фримы Ефимовны и ее детей – Фани и Муни, папиных земляков. Фамилия Прейгерзон редкая, но почему-то в папином родном местечке с милым названием Красилов она встречалась довольно часто. Мать Фримы Ефимовны, Эня-Ита, ее тети и дяди, многочисленные кузены и кузины – все носили фамилию Прейгерзон. Семья принадлежала к элите красиловской еврейской общины. Гриша Прейгерзон, как называла его Фрима Ефимовна, был из той же семьи, хотя родился он не в Красилове, а в Шепетовке. Да и сама Фрима Ефимовна ранние детские годы (конец 1880-х) провела, я думаю, не в Красилове, а в Меджибоже. Ее мать вышла замуж за молодого отпрыска тамошней раввинской семьи Быков (какое только слово не сгодится еврею на фамилию!). Хаим Бык сгорел от чахотки, едва обзаведясь семьей. Он умер далеко от дома, на одном из европейских курортов. Молодая вдова с двумя маленькими дочками-погодками вернулась в Красилов, где вскоре произвела на свет мальчика, дав ему имя покойного отца. Хаим-Мехель Бык впоследствии вошел в еврейскую историю как последний раввин Меджибожа. Он эмигрировал в Америку в 1925 году, оставив в России единственного близкого человека, старшую сестру Фриму. Матери давно не было в живых, средняя сестра к тому времени уже 20 лет жила в Нью-Йорке. Трансантлантическая переписка между братом и сестрой не прекращалась до конца их жизни, притом, что и письма, и американские посылки постоянно “терялись” (кто из нас не помнит этих почтовых фокусов?). Умерли брат и сестра почти одновременно, в 1964 году, с интервалом в три месяца.

Но вернемся к герою статьи Цили Клепфиш. В предисловии к первому изданию переводов с иврита дотоле почти никому в России не известного писателя Цви Прейгерзона (“Бремя имени”, СПб, 1999) читаем: “…Началась мировая война. Родители отправили Цви-Герша (будущего писателя – Е. Ш.) в Одессу. Только в четырнадцатилетнем возрасте, готовясь к поступлению в гимназию, Цви-Герш выучил русский язык, на что ему понадобилось несколько месяцев. В Одессе он поступил в седьмую люблинскую гимназию… В те годы окончательно определилось литературное призвание Цви Прейгерзона…” Понятно, почему родители отправили сына именно в Одессу. Они рассчитывали, что оттуда мальчик скорее и легче сможет вернуться в Палестину, где он учился до войны, чем из какого-то другого места. А еще потому, что в Одессе за пару лет до начала войны поселилась семья близких родственников: Фрима с мужем и маленьким Муней. Именно ей родители Цви доверили своего ребенка. Цви воспринимал Фриму даже не как тетю, а скорее как свою мать. Он сам потом об этом напишет в письме ее дочери Фане. Наверно, сейчас я единственная, кто знает, что нелегкие военные годы будущий писатель провел в семье тети Фримы. И учил его русскому языку, скорее всего ее муж Исаак Эйдельштейн – как раз это и было его профессией в те годы. Знакомство его с Фримой в 1906 году и их внезапно вспыхнувший роман начались именно с уроков русского (почти Шолом-Алейхем). И почему обучение Цви ограничилось несколькими месяцами, я тоже могу сказать – Исаака взяли в армию, а позже он оказался в австрийском плену, и без малого четыре года Фрима одна растила двух детей – подростка Цви и маленького Муню. Как она добывала средства к существованию, я не знаю. И спросить не у кого. Исаак вернулся только по окончании войны. К тому времени Гриша – так его звали и товарищи по учебе в Московской Академии горного дела (позже ученики величали его Григорием Израилевичем) – уже учился в Москве. Через несколько лет семья Фримы и Исаака оставила Одессу и перебралась в Ленинград. У них к тому времени уже было двое детей – Муня и Фаня. Всем им предстояла нелегкая жизнь. Фрима Ефимовна пережила блокаду Ленинграда и раннюю смерть мужа, Цви был арестован в начале 1949 года и провел без малого семь лет в ГУЛАГе. А чего ему стоила двойная жизнь? Ведь он таился, скрывал свои писания даже от собственных детей! Все родственники, друзья, коллеги воспринимали его только как высококлассного специалиста горного дела. Он был очень занятым человеком, редко мог навещать родню, но чувство благодарности к Фриме Ефимовне никогда не оставляло его, даже маститого и всеми уважаемого ученого, автора многих книг. Кто скажет об этом лучше его самого? Передо мной письмо. В простом голубом конверте двойной листок в линейку. Отправитель “Г.И. Прейгерзон”. Получатель – “тов. (!) Эйдельштейн Ф.И.” Читаем:

Дорогая Фаня!
Только что… получили Ваше письмо о том, что не стало Вашей мамы. Это печальное известие меня страшно огорчило, так как Фрима Ефимовна всю мою сознательную жизнь была для меня идеалом хорошего человека.У нее была очень хорошая, замечательная душа. Она была старше меня, и одно время, в 1915 – 1918 годах, в Одессе, была для меня второй матерью. Она меня поддерживала, следила за мной, воспитывала – а ведь время тогда было нелегкое, и справляться с юношей моего тогдашнего возраста было ей нелегко. Покойную Вашу маму отличало исключительно светлое, теплое отношение к людям,и в частности, к родственникам. Вы и Муня можете гордиться такой матерью… Будь я верующим, я бы сидел “шива” и говорил “кадиш” в ее память, как за самым близким человеком. Последние 45 лет я с ней почти не встречался, и вспоминая ее, я вспоминаю свою собственную юность, которая всегда и у всех людей прекрасна. Но образ Вашей матери – умной, мягкой, привлекательной, доброй маленькой женщины никогда, до самой смерти не изгладится из моей памяти.

Прервем ненадолго цитату. Как мы знаем, через несколько лет не стало и автора этого замечательного письма. Фаня хранила его, как хранят реликвию. Отдала мне это письмо незадолго до моего отъезда в Америку – предвидела, что ей уже недолго быть на этом свете. Умерла летом 2004 года. И Муни давно нет… Все Эйдельштейны теперь на Преображенском еврейском кладбище, некогда тихом, но в последние годы многократно оскверненном варварами.

Вернемся в 1964 год. Еще одна цитата из того же письма:

…Мое поколение тоже начинает сходить со сцены. Вот уже два года, как кафедра, на которой я работал, ликвидирована, и мне пришлось уйти на пенсию. Правда, за это время я закончил большую книгу (“Обогащение угля”), которая скоро выйдет из печати. Наши дети все замужем и женаты, … работают каждый на своем участке… Кроме них, имеются 2 внука и 2 внучки. Как видите, семья изрядная….

Ни намека на вторую, потайную жизнь! Даже “оттепель” его не обманула: таких, как Цви Прейгерзон, “на мякине не проведешь”. Подчеркнутое дистанцирование от религии: “Будь я верующим, я бы… “, “Мы люди не верующие”. Но все же… По тексту письма разбросаны намеки для посвященных: “шива”, “кадиш”, “говорят, что скоро Рош-Гашана… ” Вспомним, в какой стране мы жили, что они делали с нашими письмами, как прослушивались телефонные разговоры… Понятно, что он соблюдал осторожность, как многие в то время. Может быть, был более осторожен, чем другие, – боялся за судьбу своих рукописей.

Да, так и жили в те годы и в той стране “разбросанные по полям сыны Сиона”. Увы, далеко не все сумели перенести все мучения и истязания, вышли живыми из мясорубки ГУЛАГа. Многие не пережили “амалека Сталина”. Но Цви Прейгерзон пережил! И оставил нам и нашим потомкам свои “свидетельские показания” в виде “Дневника”, о котором так неравнодушно, с таким глубоким личным интересом пишет Циля Клепфиш. И еще несколько слов о последнем абзаце ее статьи. Она пишет, что израильский журналист Эдуард Белтов (Эди Бааль) собирает материалы о жертвах “Второй Катастрофы”, евреях-узниках советского ГУЛАГа. Благородное дело! Мне хочется внести маленький вклад в его, Эдуарда Белтова, копилку. Уже живя в Индианаполисе, сравнительно небольшом и тихом городе – на фоне таких американских гигантов, как Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Чикаго – мне удалось узнать нескольких таких “счастливых несчастливцев” – евреев, выживших в нечеловеческих условиях советских тюрем и лагерей. О двух мне хочется рассказать подробнее.

Джек Насберг, родом из маленького местечка Микулинцы, под Тернополем, вынужденно стал советским гражданином после “воссоединения”, а точнее, аннексии, Западной Украины в 1939 году как следствия позорного Пакта Молотова-Риббентропа. 22 июня 1941 года волею обстоятельств он, молодой учитель, оказался в Крыму. Пробиться домой, чтобы спасти родителей, бабушку, сестренку, не удалось. Он принял нестандартное решение – любой ценой выбраться из “советского рая”. С группой из 10 человек перешел советско-иранскую границу в районе Красноводска в Средней Азии. Блестяще подготовленная операция! Но, к несчастью, в первом же приграничном городке их задержала иранская полиция и передала советской стороне. А дальше – “хождение по мукам” ГУЛАГа. Он блестяще описал все, что пришлось пережить, в неопубликованных мемуарах “Я хотел быть свободным”. Джек жив и в полном разуме, несмотря на проблемы со здоровьем.

В городке Домброва на юге Польши жила большая семья Зюсс. Родители и все 8 детей были заняты в цветочном бизнесе. Натан Зюсс – единственный, кому удалось спастись, пережить Вторую мировую войну, не считая старшего брата, который эмигрировал в Америку еще в 1932 году. Осенью 1939 года, в самом начале Второй Мировой войны, Натан бежал из трудового лагеря, куда немцы согнали всех трудоспособных еврейских мужчин. Пробираясь ночами, через семь дней он достиг советско-польской границы, где и был арестован как “немецкий шпион”. Шесть лет мытарств в советских тюрьмах и лагерях, конечно, не прошли бесследно для его физического и психического здоровья, но он жив, слава Богу, и ему 96 лет!

Я готова помочь в установлении связи с этими бывшими жертвами “Второй Катастрофы”. Хотелось бы больше узнать о благородной деятельности Эдуарда Белтова.

Индианаполис, США
Евгения Шейнман