Натан Гимельфарб. О своей родословной, родных и близких и о себе
Фрагменты из книги Натана Гимельфарба “О своей родословной, родных и близких и о себе”.
У меня, конечно, была семья. Была большая семья и я, безусловно, постараюсь рассказать о ней всё, что знаю, что помню лично и что удалось узнать от своих родственников на своей Родине и из разных источников уже здесь, в Америке, но перед этим мне хочется, хоть немного, поведать читателю о моём родном еврейском местечке Красилове, где я родился, где жили и родились мои родители (по крайней мере моя мама), мои дедушки и бабушки (абсолютно уверен относительно родителей моей мамы) и по всей вероятности и более далёкие мои родственники по маминой линии. Немного, опять потому, что сам я мало чего знал из истории своего родного местечка, а из литературы и воспоминаний моих земляков информации удалось собрать только чуточку больше, чем о нём знал я сам.
Заранее оговорюсь, что одним из основных её источников стали постсоветские публикации в российских газетах конца 90-х г.г. прошлого столетия Евгении Шейнман – моей землячки, а возможно и далёкой родственницы (понятно, что в советское время не могло быть и речи о каких-то публикациях в печати о еврейских местечках, огромное множество которых было на территории бывшего СССР, начиная с 16-17 веков). С Женей мы познакомились после выхода в свет моего трёхтомника «Записки опального директора» и появления в печати её рецензии на эту книгу. Она любезно откликнулась на мою просьбу дослать известную ей информацию о нашем местечке, которой я с большой благодарностью к автору здесь и воспользуюсь.
Итак, Красилов это старое местечко на границе Подолии и Волыни, на полпути между Проскуровым и Староконстантиновым. Название «Красилов» – дань красоте его окрестностей: лесистых холмов, спокойной и довольно красивой реки Случь в пологих берегах, знаменитых подольских дубрав и садов. Первое письменное упоминание о Красилове – в 1444 году, но люди жили здесь ещё в эпоху неолита. Недалеко от Красилова найдено городище – высокий холм, обнесённый валом и рвом.
Средневековая Русь, Великое княжество Литовское, Речь Посполитая, Российская империя после второго раздела Польши – это перечень стран, с которыми исторически были связаны эти места. Набеги татар, недолговременное турецкое владычество, хмельнитчина, пожары и погромы – всё это выпало на долю жителей Красилова. Владельцами его были Михайло Олехнович, васал великого князя Литовского Свидригайлы (15 век), князья Острожские (конец 15-16 веков), Сапеги (18-20 век). Евреи появились здесь вероятно на рубеже 16-17 веков, и все были убиты казаками Богдана Хмельницкого. Еврейская жизнь возобновилась в первой половине 18 столетия. Большая каменная синагога была построена в конце 18 века. Во второй половине 19 века через Красилов провели железную дорогу. Здесь скрестились две ветки: Киев – Брест и Жмеринка – Волочиск. С её открытием облегчился подвоз к сахарному заводу сырья из помещичьих экономий. С этого времени начался экономический подъём Красилова и всей округи. В 1913 году в Красилове размешалась мещанская управа и призывной пункт, почтово-телеграфная контора, земская почтовая станция, земская больница, верёвочная фабрика, кожевенный заводик Прейгерзона, механические мастерские, которые впоследствии разовьются в машиностроительный завод. Здесь была большая синагога и четыре молитвенных дома, еврейская школа и частное женское училище, частная библиотека, владельцем которой был Иосиф Бер Ланда. По ревизии 1847 года «Красиловское еврейское общество» состояло из 1737 душ.
В 1897 году в Красилове было уже 2563 еврея, около 40% населения. Среди евреев- ремесленников были портные, кожевенники-заготовщики и сапожники, кровельщики, жестянщики, плотники и стекольщики, кузнецы и слесари. Были бедные вдовы и обременённые большими семьями мелкие торговцы, зависевшие от благотворительной помощи общины. Но были и очень состоятельные люди – арендаторы паровых мельниц и каменоломень, лесопромышленники, оптовые торговцы. Революция 1917 года, гражданская война 1918-1920 годов принесли красиловским жителям много бед и полное обнищание. Это был период смуты и братоубийства. Регулярно проводились реквизиции лошадей, скота, транспортных средств. Война принесла инфляцию, бурный рост цен. После 1917 года, сменявшие друг друга интервенты (немцы, венгры, поляки) и банды, а также красные бригады – Щорса, Котовского, Примакова – занимались уже не «реквизициями», а просто грабежом. Земля заросла бурьяном, не осталось скота, никаких припасов. Погромы, террор, убийства привели к резкому сокращению населения: одни погибли, другие уехали, эмигрировали. Остановилось сахарное производство, уехало большинство красиловских поляков. Был введён комендантский час, запрещены собрания. В 1921 году жизнь постепенно начала восстанавливаться. НЭП ознаменовался оживлением местной экономики. Предприимчивые люди использовали в свою пользу передышку – заработали паровые мельницы, маслобойни, кожевенное производство. Возродилась торговля. Заработал сахарный завод. Построили гидростанцию – в Красилове появилось электричество. В еврейской школе, впервые в местечке, появился радиоприёмник. При этом были страшные налоги. Чуть позже начались массовые аресты для реквизиции золота и других накоплений у потенциальных собственников.
В 1920-е годы ещё можно было уехать и многие евреи, предвидевшие грядущие беды, сумели выбраться на Запад. НЭП кончился полной национализацией мастерских, мельниц, земельных участков, раскулачиванием, высылкой, арестами стариков – дети «лишенцев» разъехались ещё до того. Моих родителей это не коснулось, так как у них не было собственности и накоплений. В первой половине 20-х годов еврейская жизнь в Красилове ещё шла полным ходом. Функционировали синагоги, хедеры, сионистские кружки. Это довольно быстро кончилось. Комсомольские отряды, состоящие тоже, кстати, из евреев, стали разгонять митинги и собрания, а их организаторов арестовывали и ссылали. В конце 20-х годов большую синагогу разобрали «за ненадобностью», из её кирпичей построили первый в Красилове двухэтажный дом, где получили квартиры партийные и советские функционеры. В середине 30-х годов уже не было ни одной действующей синагоги. Религиозные евреи снимали комнаты и там конспиративно собирались на молитву. Помню, как в дни главных еврейских праздников в нашем доме собирался миньон и наш папа выполнял в нём роль кантора. Тогда же была закрыта и еврейская школа, которую окончили мои старшие братья и в которой учился я до пятого класса.
Репрессии 1937 года коснулись и бывших бундовцев, сионистов, «служителей культа» и их противников – коммунистов. Жертвой репрессий стал и мой дядя Айзик – муж тёти Хавале и отец их годовалого сынишки Лёвочки. Он был учителем химии в школе №5 (бывшая польская школа), что была напротив нашего дома на улице Шоссейная. В предвоенные годы, являвшимися годами моей ранней юности, не было каких либо вопиющих случаев национальной розни, но отношения между евреями и неевреями, составлявшими большинство населения, были довольно сложными и напряжёнными. Эти отношения нередко обострялись и приводили к взрывам открытой злобы и ненависти, а в ряде случаев и к актам насилия и вандализма. У евреев здесь было немало открытых и скрытых недругов. Трудно объяснить, что было главной причиной неприязни и злобы. То ли антисемитизм, передававшийся из поколения в поколение, то ли зависть, то ли что-нибудь другое или всё это вместе. Помню,например, как умышленно подожгли несколько еврейских лавок на старом базаре, как ночью дёгтем кто-то измазал двери в двух главных еврейских синагогах, как хулиганы оскверняли могилы на еврейском кладбище.
В годы моего детства и юности в Красилове не было еврейских погромов, но из рассказов своих родителей я знаю о погромах в годы Гражданской войны и об участии в них многих местных жителей – антисемитов. Очевидцы рассказывали мне как активно участвовали украинские полицаи в поголовном уничтожении евреев моего местечка в 1941-1942гг. Здесь с ними долго не церемонились и расправились раньше, чем в других местечках, где большинство населения было еврейским. С ранних школьных лет я пытался осмыслить в чём причины неравенства и бесправия евреев в дореволюционной России и в СССР, провозгласившем в конституции своей равенство, братство и дружбу между народами нашей страны. Я отчётливо понимал, что мы, евреи, такие же люди, как и все и потому должны пользоваться такими же правами как и все другие. Я не мог понять почему закрывали еврейские школы и театры, запретили выпуск еврейских журналов и газет, ограничивали приём евреев во многие высшие учебные заведения, почему мы были неравными с другими во многих областях производственной и общественной деятельности.
Мои родители были глубоко верующими людьми. Они хорошо знали и почитали Тору, считая её одной из лучших книг мира. Именно они привили мне уважение к изложенным в Торе заповедям – не убий, не укради, люби и уважай ближнего. Иудаизм предписывает любить ближнего, как самого себя и объявляет эту заповедь любви ко всему человечеству основным началом еврейской религии. Законы Торы запрещают всякого рода враждебность, зависть и злобное обхождение ко всякому без различия происхождения, национальности и религии. Меня с детства учили уважению к людям. Мой папа говорил, что человек не может жить эгоистом. Если не помогать другим людям, жизнь лишается смысла. Слова эти он подтверждал действиями, делами. Работая аптекарем, он по первому зову о помощи среди ночи подымался с постели и шёл готовить лекарства, необходимые для спасения тяжело больных людей. А сколько других добрых дел он делал, помогая нищим, немощным, больным. И не только евреям. Эти примеры крепко въелись в мою душу и я старался следовать им на всём своём жизненном пути – неровном и нелёгком. Вот почему я с раннего детства так мучительно терзался вопросами неравенства евреев среди других народов нашей страны, злобы и равнодушия к евреям, а порой и прямого издевательства и насилия над нами. Мне даже порой казалось, что евреи для того и живут на свете, чтобы помогать власти имущих как-то успокаивать коренное население. Как только народ начинает обнаруживать недовольство своей жизнью, своим бытом, его натравливают на евреев. Начинаются гонения, издевательства, а порой и прямые посягательства на их благополучие, честь и человеческое достоинство.
Я очень люблю Красилов. Его я считаю своей настоящей и единственной Родиной. Не только потому, что именно здесь я родился. Главное – потому, что в сердце моём нет города на земле роднее и милее Красилова, что в памяти моей на всю жизнь остались до боли знакомые подробности из моего детства и юности. С этим местечком связаны воспоминания о милых сердцу родителях, старших братьях и многочисленных родственниках, которые так много для меня сделали доброго, перед которыми я всю свою жизнь в неоплатном долгу и которым я не успел даже словами выразить свою любовь, благодарность и преданность. Не успел потому, что все они так рано и внезапно ушли из жизни. С Красиловым связана память о друзьях детства и юности, погибших на войне или расстрелянных в гетто, о незабываемых школьных годах, особенно о годах учёбы в настоящей еврейской школе. Красилов – это боль моя, которая сидит в моём сердце всю мою жизнь и не утихает. Вот почему это маленькое еврейское местечко так дорого мне и почему именно его я считаю своей настоящей и единственной Родиной. Именно с ним ассоциируется у меня понятие Родины. Не с Республикой, к которой оно относится, не со страной, куда входила эта Республика, считавшейся когда-то Великой Державой. Именно с этим местечком. Республику ту и страну я не могу считать Родиной-матерью, потому что от них я имел много страданий и они не раз предавали меня. Они больше ассоциируются в памяти моей с понятием «мачеха», ибо не может настоящая мать причинять столько боли и страданий, наносить столько обид. Довоенный Красилов прочно сидит в моей памяти. Я часто мысленно брожу по его улицам и переулкам, вспоминаю дорогу к моей бабушке Хаве, что жила возле Нового базара, к нашим родственникам Прейгерзонам, усадьба которых была на Цыгельне, на окраине местечка, к папиной аптеке, что была в самом центре на пересечении двух главных улиц – Советской и Шоссейной, к еврейской школе, напротив Старого базара, в Центральный парк, где в большом двухэтажном здании была единственная в местечке украинская школа-десятилетка, в которой я учился с восьмого класса. Мой Красилов я буду помнить до последних дней своей жизни.
В начале тридцатых годов в Украине полным ходом шла коллективизация сельского хозяйства. В печати и по радио постоянно подчёркивали добровольный характер вступления крестьян в колхозы. Создавалось впечатление, что они чуть ли не в очереди стоят в желании скорее стать колхозниками. На самом же деле большинство крестьян, особенно более зажиточные из них, имеющие на хозяйстве лошадь, корову и какой-то сельскохозяйственный инвентарь, отчаянно сопротивлялись нажиму властей и под всякими предлогами отказывались вступать в колхозы. Для преодоления сопротивления значительной части крестьян правительство и особенно местные власти применяли жесткие, порой кощунственные меры. Одной из таких мер стало сокращение поставок сырья для предприятий пищевой промышленности и особенно муки и продуктов первой необходимости в районы массовой коллективизации. Эти поставки регулировались в зависимости от результатов этой компании. Туда, где она шла успешнее, выделялось больше продуктов, а там, где темпы вступления в колхозы были низкими, поставки уменьшались. Это, в первую очередь, коснулось Украины, где благодаря хорошим землям и трудолюбию крестьян, снимались высокие урожаи и создавались значительные ресурсы хлеба и других продуктов, достаточные для удовлетворения собственных нужд, продажи государству и вывозу на рынки. В этих условиях многие крестьяне не решались на добровольное вступление в колхозы и не доверяли партийной агитации о выгоде объединения мелких хозяйств в крупные, коллективные. Вот почему сокращение поставок сырья и продуктов питания из-за низких темпов коллективизации коснулось в первую очередь и в большей степени Украины, что привело к массовому голоду. В большей степени это касалось сельской местности. Из полок магазинов исчезли практически все основные продукты питания, а за хлебом приходилось стоять ночами в длинных очередях, не будучи уверенным, что тебе, наконец, достанется заветная буханка чёрного хлеба с «наполнителями». Голод в нашем местечке начался в конце 32 года и достиг своего апогея в следующем 33 году. В большей степени он коснулся наиболее честных и порядочных людей. Жулики, спекулянты и проходимцы, как всегда в подобных случаях, не только не пострадали, а наоборот во многих случаях нажили на этом большое состояние. Они вступали в преступные связи с поставщиками, заведующими магазинами, складами, базами, скупали муку и другие продукты питания и затем сбывали их по спекулятивным ценам. От этого в продажу поступало всё меньше продуктов и народ вымирал. Правительство скрывало истинные причины голода, объясняя его неурожаем, и обещало улучшить ситуации в следующем году. Однако, у нас в Красилове, и в 34 году положение не изменилось и только в середине 35 года, когда удалось основные массы крестьян загнать в колхозы, а непокорных сослать в Сибирь, на север и в другие отдалённые районы страны, поставки товаров и в первую очередь хлеба внезапно возросли и полки магазинов заполнили разнообразные продукты питания в достаточном количестве, но это уже не могло помочь жертвам страшного голода и многим тяжело больным, умершим вскоре от дистрофии. В нашем местечке в течение почти трёх лет погибло от голода около половины еврейского населения, а многие выжившие ещё долго страдали от разных хронических болезней, связанных с недоеданием.
Меня, конечно, могут спросить чего я так подробно описываю голод в Украине в книге о моей родословной. Вопрос правомерный, но если учесть, что от этого бедствия в ужасных страданиях умерли оба мои родителя, а я, мои братья и младшая сестрёнка чудом выжили благодаря самопожертвованию папы и мамы ради спасения детей, станет ясно почему голод в Украине имеет прямое отношение к образу жизни и человеческим качествам моих родителей. Как им не было трудно, они никогда не пытались зайти в магазин или столовую с чёрного хода или обменять дефицитное лекарство из папиной аптеки на лишнюю буханку хлеба. Наши родители были кристально честными людьми, гордились этим и внушали нам, детям, сохранять эту фамильную особенность. Они, вместе с нами, выстаивали длинные ночные очереди в ожидании открытия магазина, чтобы получить положенную норму хлеба и нередко выходили оттуда с пустыми руками, когда она им не доставалась. То, что с трудом добывалось из продуктов неравномерно делилось между членами семьи. Большая и лучшая часть отдавалась детям, а взрослым, что оставалось. Весной 33 года папа совсем ослаб и уже не мог ходить на работу, а вскоре и вовсе слёг. Мама тоже тяжело болела и совсем иссохла. Лицо покрылось глубокими морщинами и пожелтело. Наши родственники, которые тоже страдали от голода, удивлялись откуда у неё берутся силы бегать целый день по рынкам и магазинам в поисках каких-то продуктов, чтобы поддержать лежачего больного папу и нас – детей. Небольшие семейные сбережения быстро иссякли. Обменяли обручальные кольца и мамины украшения на продукты, но всего этого хватило на короткое время. А состояние папы ухудшалось с каждым днём. Когда ему стало совсем плохо наша гордая мама пошла по всем нашим родственникам с мольбой о помощи. Она собрала немного денег и продуктов и стала кормить папу калорийной пищей, но было уже поздно. Не помогли уже отцу те вкусные блюда, которые готовила мама, тщетно пытаясь спасти его от голодной смерти. Ему с каждым днём становилось хуже и он стал угасать на наших глазах. Отчётливо помню последнюю ночь перед смертью отца. Он лежал на спине, красивый, чисто вымытый, побритый, в белоснежной ночной рубашке, с гладко зачёсанными на правую сторону чуть поседевшими волосами. Лицо его вроде стало меньше и покрылось морщинами. Он ни на что не жаловался, как бы подготовился к уходу и молча прощался с нами.
В конце 30-х годов Гитлер развязал войну в Европе, а в 1939-м году его армия вторглась в Польшу. Началась Вторая мировая война. В сентябре того же года СССР и Германия заключили договор о ненападении, согласно которому часть польских земель (Западная Украина и Западная Белоруссия) были включены в состав Украинской и Белорусской ССР. Граница отодвинулась на запад. Немецкие войска двинулись на Францию и другие европейские страны. Казалось, что война нам непосредственно в ближайшие годы не грозит, но жизнь ещё раз подтвердила хищническую сущность фашизма. 22 июня 1941 года Гитлер, нарушив договор о ненападении, внезапно начал войну против Советского Союза. Красная Армия к войне оказалась неподготовленной и немцы стремительно продвигались вглубь страны. Над Красиловым стройными рядами пролетали немецкие самолёты, не встречая заметного сопротивления советской авиации и зенитной артиллерии. Они бомбили Киев, Минск, Севастополь и другие города, сбрасывали смертоносный груз на отступающие войска и бежавшее в тыл мирное население. Из рассказов бежавших из Польши евреев мы узнали о трагической судьбе их родственников, оставшихся на оккупированной немцами территории. Стало ясно, что надо бежать, но реальной возможности эвакуации у красиловских евреев не было. Для этого нужен был транспорт, деньги и время. У большинства же жителей нашего местечка, включая и многочисленных наших родственников, этого как раз и не было и они были вынуждены остаться. Их эвакуации помешала в большой мере и необъективная информация о реальном положении дел на фронте. Согласно ежедневных сводок советского Информбюро бои на протяжении всей первой недели войны шли, в основном, на всём протяжении западной границы, в то время как в действительности немцы за это время продвинулись вглубь территории страны на 250-300 км. Жители нашего местечка в этом смогли убедиться по бегству семей партийного и советского руководства, а также по гулу доносившейся из окрестностей артиллерийской канонады.
Вечером 28 июня 1941 г., когда уже почти никаких реальных надежд на эвакуацию не оставалось, к крыльцу нашего дома подкатила полуторка, из кабины которой выскочил Сёма и приказал нам собираться в дорогу. На сборы он дал нам 30-40 минут. Ему было поручено срочно вывезти сейфы с документацией райвоенкомата в г. Винницу и разрешили, в виде исключения, взять с собой жену и детей. Шура родилась в Немирове, что под Винницей, у неё там жили близкие родственники и такой вариант бегства из прифронтового Красилова казался нам тогда очень удачным. Сёма уверял нас, что отступление Красной Армии вызвано только внезапностью нападения немцев и что в ближайшее время начнётся контрнаступление наших войск и мы сможем вскоре вернуться домой. Наскоро собрав несколько сумок самых необходимых на пару месяцев вещей и еды на дорогу, мы быстро погрузились в машину и, когда уже были готовы отправиться, зашли попрощаться с бабушкой Шейвой и её дочерью Хавале, что жили во второй половине дома. Они, со слезами на глазах умоляли нас взять с собой хотя бы маленького Лёвочку, если невозможно взять и его мать, но Сёма категорически исключил такую возможность, ссылаясь на строгий запрет военкома и суровые законы военного времени. Позднее он сознавался, что мог бы рискнуть взять с собой мальчика, но боялся ответственности за его судьбу в отсутствие матери. К тому же ему было приказано немедленно возвращаться в Красилов после доставки документации, а доверить ребёнка Шуре он не решался. С другими нашими многочисленными родственниками нам не удалось даже попрощаться и о их трагической судьбе я узнал только в конце войны. Все они, как и семья бабушки Шейвы, погибли в красиловском гэтто. Успел я попрощаться только со своим другом Безей Зильберштейном. Мы вместе учились с первого класса еврейской школы, вместе попали в пятый класс семилетней украинской (бывшей польской) школы, а после её окончания поступили в восьмой класс единственной в местечке средней школы. Он жил по соседству на той же Шоссейной улице и мы вместе проводили всё свободное внешкольное время, вместе играли в футбол и волейбол в школьных командах, вместе гуляли в городском парке с одноклассниками, а перед самой войной уже и с одноклассницами. Безя был моим лучшим другом. Мы даже успели с ним сфотографироваться в первые дни войны и эта фотография, вместе с фотографией моего отца, оказались единственными, что чудом сохранились в моём комсомольском билете при тяжёлом ранении на фронте…. Меня, Полечку, Шуру и её сына Андрея Сёма благополучно доставил в Немиров, где нас радушно встретили родственники Шуры. Он только успел наскоро перекусить с дороги, попрощался с нами и уехал со своими сейфами в Винницу. Не знал я тогда, что прощаюсь с Сёмой на долго, а бедная моя сестрёнка не предполагала, что больше никогда не увидит своего любимого старшего брата, заменившего ей отца…
Посещение Красилова (прим.ред.)
… А мой путь лежал в Красилов – город моего детства и ранней юности, родину семьи Гимельфарбов. Память вернула меня в родительский дом на Шоссейной улице, откуда Сёма вывез нас в тыл за день до прихода немцев, еврейскую школу, что в центре местечка у старой базарной площади, бывшую польскую школу, напротив нашего дома, рядом с костёлом и почтой, где окончил семь классов, большую среднюю школу в городском парке.
Вспомнились милые родители, не вынесшие муки голода, искусственно созданного сталинской политикой коллективизации, многочисленные славные и добрые родственники, школьные друзья и учителя, погибшие в красиловском гетто. На вокзале попал под проверку военного патруля. Мой красиловский паспорт произвёл впечатление. Меня усадили на почтовую бричку, идущую в местечко и пожелали успехов в мирной жизни. Молодой парень, управлявший разгорячённой лошадью, по дороге рассказал о трагической гибели красиловских евреев в 1941-42-ом годах. Из оставшихся в местечке жителей еврейской национальности в живых не осталось никого.
Подъезжая к центру, мой извозчик показал на дом Зильбершмитов на вокзальной улице, где сейчас живет семья зозяина дома, недавно вернувшаяся с эвакуации. Я попросил остановить лошадь, поблагодарил парня и направился к входной двери. Сюда мы с Сёмой в конце июня 1941-го года приходили прощаться с Кларой Кучер и семьёй Зильбершмитов, отправлявшихся в тыл на машине красиловского Госбанка с денежной наличностью, охраняемой милиционером. Дверь открыл глава семьи Зельман, который узнал меня, несмотря на существенные перемены в моём внешнем виде. Меня пригласили в дом и устроили тёплый приём.
Дочь Зельмана Клара дружила с Сёмой ещё со школы и между ними были довольно близкие отношения. Зильбершмиты возвратились недавно из Башкирии, где они находились в годы войны и работали в колхозе. Кроме жены Зельмана и дочери Клары из эвакуации вернулись ещё две дочери – Поля и Бетя, которых я хорошо знал. Не вернулся только их сын, который погиб на фронте. Его портрет в чёрной рамке висел в спальне родителей. С помощью прокурора им удалось довольно быстро вселиться в свой дом, где жила семья полицая, на которого было заведено уголовное дело. Теперь они продолжали жить здесь, как и до войны, только уже без сына. Было воскресенье и вся семья была в сборе. Поставили самовар и долго рассказывали друг другу об ужасах военного лихолетья. Особенно подробно меня заставили рассказать о Полечке и Сёме. Мне даже показалось , что в том интересе с которым Клара слушала о ранении и болезни Сёмы было не простое сострадание и сочувствие, а какие-то более глубокие чувства к нему, котрые она раньше скрывала. В моём рассказе о спасении Полечки совсем чужими украинскими женщинами я не смог умолчать о подлом предательстве Шуры и её сотрудничестве с немцами, что вызвало гнев и возмущение Зильбершмитов.
Клара проводила меня к прокурору и помогла получить распоряжение об освобождении двух комнат в нашем доме для предстоящего приезда нашей семьи в Красилов. Мне было обещано, что как только мы приедем, будет решён вопрос об освобождении остальной части дома, где жили несколько семей с детьми.
Мы побывали на месте расстрела узников гетто, возложили цветы к временному деревянному обелиску. Клара знала много подробностей о трагической гибели красиловских евреев и я с большим интересом слушал о жестокости фашистов и предательстве местных полицаев.
Подолгу бродил я по улицам Красилова, побывал в школах, где прошли годы детства и юности, заглянул в парк, где сейчас было пустынно и неуютно. Не раз кружил вокруг нашего дома, где теперь жило несколько польских семей, но не решался зайти. В памяти чётко восстанавливались интерьеры и расстановка недорогой мебели, принадлежавшей моим прародителям. Клара Кучер советовала не беспокоить пока жильцов. Так, считала она, будет лучше для сохранности имущества и самого дома. Большинство еврейских домов в Красилове уцелели. Они занимали центральную часть местечка и выглядели внешне добротнее, чем многие дома на окраинах, принадлежащие неевреям. Теперь владельцы домов с окраин местечка заняли дома в центре, а их бывшие хозяева покоились на окраине, на том месте, где их, узников гетто, расстреляли. Только несколько еврейских домов (их можно было сосчитать на пальцах одной руки) дождались своих хозяев, которые вели нелёгкую борьбу за возвращение им недвижимости.
Клара неохотно согласилась проводить меня на еврейское кладбище, где покоились мои родители и наши предки с незапамятных времён. Я часто бывал здесь раньше и хорошо помнил расположение и пути прохода к могилам отца и матери. Мы часто приходили сюда с Сёмой, а в дни их смерти, второго и девятого апреля, наводили здесь образцовый порядок, читали кадыш и сверяли свою жизнь с тем, что завещали нам родители. Я знал, что здесь давно уже никого не хоронили и за могилами некому было ухаживать, но то что я увидел здесь наводило ужас. Это был пустырь, заросший бурьяном с множеством рытвин и ям на месте разрушенных и вывезенных памятников. С трудом нашёл место захоронения родителей. Комок подкотил к горлу и было трудно дышать. Оставаться здесь дольше не было сил и мы молча покинули это святое для нас место. В тот же день я уезжал из Красилова. На прощальном обеде, устроенном Зильбершмитами было много тёплых слов. Они обещали помочь нашей Семье и особенно Сёме после возвращения на Родину. На долгие годы сохранил я в памяти своей заботу и внимание ко мне этих добрых и отзывчивых людей.
Флемингтон, Нью-Джерси, 2006
Натан Гимельфарб
Схожі публікації
